Дисклеймер. Тэг "говнохайтек" придуман мной для условного обозначения всех новых минских (впрочем не только) строек. Его первая половина ("говно-") вовсе не означает, что я отношусь ко всем нашим новостройкам отрицательно (некоторые мне нравятся, честно-честно) или более того ненавижу хайтек в принципе (по правде я его страстно люблю). Просто когда я этот тэг выдумывал (и возможно, это единственное, что останется после меня в байнете), ничего приличного из современной минской архитектуры мне на глаза не попадалось, а потом так получилось, что слово прижилось. Ведь не отрекаются, любя.
Во второй половине мая прокатился в очередной трип по несколько странному маршруту Минск — Тбилиси — Военно-Грузинская дорога — Чиатура — Боржоми — Батуми — Тбилиси — Амстердам — несколько городов Северной Голландии — Варшава — Минск. Про Чиатуру, самый необычный грузинский город, текст выйдет уже в эту пятницу. Про Амстердам пока больших материалов не будет, да и успел я за два дня осмотреть лишь его центр и несколько музеев, но один аспект этого города я все же хотел бы показать сейчас. Речь идет не о шмали или пожилых суринамских толстухах в витринах «квартала красных фонарей», а конечно о зданиях т.н. Амстердамской школы, региональной разновидности экспрессионистской архитектуры первой половины XX века.
В принципе что-то похожее я уже видел в Гамбурге, да и с некоторой натяжкой в бывшем Кёнигсберге, но все же определенное местное своеобразие чувствуется. Самым ярким примером стиля, а заодно его родоначальником считается т.н. Scheepvaarthuis, «Дом судоходства», административное здание, построенное в 1913-26 гг. под штаб-квартиру шести крупнейших судоходных компаний страны, по проекту трех крупнейших представителей «школы» Йохана ван дер Мея, Мишеля де Клерка и Пита Крамера.
«Год 1946-й. Начало» в Калининградском областном историко-художественном музее.
Судя по всему, впервые выставка открылась еще в 2016 году, и так с тех пор и прописалась в одном из залов на втором этаже Штадтхалле, который даже получил название «Горизонты памяти». Здесь в общем-то собрали не только артефакты, имеющие непосредственное отношение к процессу колонизации Кёнигсберщины, но и ко всему первому послевоенному десятилетию в истории области, преимущественно в бытовом (самом интересном для меня) ключе.
По картам можно посмотреть, откуда в присоединенную к РСФСР Восточную Пруссию приезжали переселенцы. В основном это были выходцы из разоренных областей Нечерноземья, а вот белорусов было совсем мало, меньше 5 тысяч, и при этом их компактно поселили в бывшем Фридланде (ныне Правдинск) и его окрестностях — отсюда в Правдинском районе знакомые топонимы типа Мозырь и Ново-Бобруйск. В «белорусский» Фридланд я тоже, конечно, заехал в ходе последней поездки.
Среди экспонатов личные вещи переселенцев (включая золотые часы Longines, откуда бы они могли взяться, интересно). Немецким аборигенам, какое-то время существовавших с новыми жителями параллельно, посвящен один стенд (с выпускавшейся для них газетой на родном языке Neue Zeit, «Новое время»). Далее идут разделы про рыболовецкую промышленность (основную в области), сельское хозяйство, условные витрины «Кабинет врача» и «Школьный класс» и так далее. Все украшено локальными картинами в духе соцреализма про строительство нового мира. Зачет за архитектурную графику послевоенного Калининграда, «чемпиона СССР среди роботов» и, конечно, за оригинальный автомат по продаже газет, который производили там же, в Калининграде, на заводе «Торгмаш».
Лет восемь собирался написать этот текст, с тех пор как впервые в журналах "Строительство и архитектура Белоруссии" за 1970-е годы прочитал серию статей о создании нового архитектурного ансамбля на Октябрьской площади и площади Свободы. Впечатляет, сколько труда на это было убито и, вероятно, сколько нервов потрачено, а закончилось все (к счастью!) практически ничем. Меня сложно упрекнуть в нелюбви к модернизму, но страшно представить, если бы остатки Верхнего города были бы снесены ради Дома политпросвещения или даже нового здания Купаловского театра.
Попытался проследить эволюцию отношения к этому вопросу в архитектурной среде. Не все проекты опубликовал, их было слишком много для данного формата, вынужденно (опять же из-за размеров текста) пропустил материалы мертворожденного конкурса на создание музея Ленина на Октябрьской площади, но все же картина получилась довольно цельная.
Брюссель в Праге, Пикассо в Варшаве. Польский и чехословацкий дизайн 1958-1968 годов.
До Галереи польского дизайна, открывшейся в конце прошлого года в Национальном музее в Варшаве, я доберусь только в мае, но первое представление о теме удалось получить на небольшой выставке, проходившей в московском ЦДХ. К тому же это был совместный проект поляков с Чешским центром, так что половину экспонатов составляли чехословацкие работы.
К превеликому сожалению экспозиция заняла всего лишь одну небольшую комнату, но зато кураторы привезли несколько действительно ключевых объектов, созданных в ПНР и ЧССР в то оттепельное десятилетие после издыхания соцреализма и до зажимания гаек после Пражской весны. В Польше развитие нового «органического» стиля связывают с визитом в страну Пабло Пикассо, приезжавшего во Вроцлав и в Варшаву еще в 1948-м. Предметы (текстильные принты, кофейники, вазы), украшенные абстрактными рисунками, там принялись называть pikasy. А вот в Чехословакии свой национальный (хотя конечно глубоко интернациональный) вариант модернизма в дизайне рассматривали через призму брюссельской Всемирной выставки 1958 года, на которой павильон ЧССР произвел фурор. Там под видом настоящих вещей на самом демонстрировались макеты, но спустя какое-то время после Expo многие из них начали запускать в настоящее производство, после чего «брюссель» попадал в квартиры счастливых чехословацких граждан.
После шестилетнего перерыва Чан Хун снял новый фильм и опять попал в десятку: кино собрало какое-то чудовищное количество денег в местном прокате. Далеко не первое обращение к истории студенческих протестов 1980 года в Кванджу, чуть не вылившихся в революцию против злобного диктатора Чон Ду Хвана, но жестоко им подавленных. В отличие от предыдущих версий, эта более камерная и к тому же основанная на реальной истории немецкого журналиста, с помощью сеульского таксомотора пробравшегося в блокированный город и снявшего там разоблачающий кровавый режим репортаж. В главной роли корейская суперзвезда Сон Кан Хо, за журналиста Томас Кречманн из каждого второго фильма про нацистов.
Очередная попытка национальной рефлексии о начале пути к демократизации получилась нестандартной, приняв полукомическую форму, особенно в первой половине – тем и запоминается. Непременный гражданственный пафос, конечно, тоже имеется, и без традиционных рыданий не обошлось, но в общем-то 2 часа 17 минут смотрятся легко и непринужденно. Рекомендую всем любителям страны.
В России в 2017-2018 сплошные юбилеи, причем не только известных событий столетней давности. Приуроченные к этому проекты идут один за одним, и вот в ГИМ (а если точнее, в соседнем здании музея Отечественной войны 1812 года) открылась очередная выставка такого рода (а впереди ведь еще 200-летие Тургенева и 150-летие Николая II и столетие его же гибели). Отмечают два века со дня рождения Александра II.
Выставка проходит в восьми залах, каждый со своей тематикой: детство-юность, поездки наследника престола по стране («венчание с Россией») и Европе, коронация, Кавказская война, Великие реформы, турецкая война, семья императора (и его морганатический брак), наконец 15 лет покушений и гибель. Экспонаты в основном из собственного собрания с небольшой долей Царского села и ряда музеев и коллекций поменьше.
Осталось ощущение некоторого разочарования. Отчего-то ожидал куда большего количества личных вещей героя и артефактов-подлинников. Все это конечно есть: автографы писем, коронационное меню (французский могли бы и перевести), гусиное перо, раскрепостившее Россию, оригинал завещания, походный стул и персональный пикельхельм с турецкой войны, порадовавший бы Бисмарка, «счастливый сюртук», сабля, бывшая при при Александре при последнем покушении и даже «конституция Лорис-Меликова» с известной резолюцией синим карандашом третьего Александра («Слава Богу, этот преступный и спешный шаг к Конституции не был сделан…»), похоронившей Великие реформы. Для иллюстрации эпохи даются картины в ассортименте (включая зачем-то и непременного Айвазовского), фотографии учителей и соратников, посуда и прочая. Все это прекрасно и наглядно, но хотелось бы большой цельности и представления об императоре как человеке, а не функции, тем более, что и сам ГИМ был основан и получил свое главное здание на Красной площади именно при нём (это, кстати, не забыли отразить в экспозиции).
В Баку много всякой архитектуры на любой вкус, очень эклектичный город, как я люблю. Колорит (пусть и сильно уделанный) Ичери-Шехера, жирная дореволюционка эпохи первоначального накопления нефти, хорошие сталинки, остатки годного модернизма. Есть, разумеется, и очень много новостроек. Про откровенно "современную" архитектуру (качественную и не очень) я наверное еще успею до следующей поездки написать отдельно, но сегодня хочется выделить особый жанр, который я бы назвал "под Францию". Не знаю, кто им там так увлекается, может Алиевы, может бакинские власти, а может это общий зов азербайджанского сердца. Ниже подборка самых любопытных образцов, опознать которые очень легко – большинство из них просто пустует. Кризис, ахахах, что ты делаешь, прекрати.
В Баку немного стыдятся советского прошлого вообще и хрущевско-брежневской архитектуры в частности. Если общественные здания того периода сносятся или уделываются до неузнаваемости с легкой душей и спокойным сердцем (как это произошло, например, с двумя гостиницами 1960-70-х годов, «Апшерон» и «Азербайджан», фланкировавших сталинский Дом правительства архитектора Руднева), то с жилой застройкой сложнее. Расселять ее дорого, но «облагородить» панельки, по крайней мере, выходящие на центральные улицы, очень хочется. Ведь не дело, когда облик кавказского Дубая уродует продукция домостроительных комбинатов. Если в Ашхабаде в дело пускался белый мрамор, то в Баку обошлись традиционным местным известняком, аглаем. Уличные фасады многоэтажек переоблицовываются, на них навешиваются некоторые архитектурные излишества и вуаля — панелька превращается в странную смесь эклектики османовского Парижа и сталинок. При этом дворы выдают немилосердную правду.